Камерная атмосфера: тайны первого российского паноптикума
Близится аукцион на «Кресты» — культовый объект для Санкт-Петербурга, и мы продолжаем изучать прошлое, настоящее и будущее этого места. И вскоре после съемки в нашем документальном фильме «Кресты. Вчера, сегодня, завтра» Лиза Савина отдельно поведала нам об истоках уникальных архитектурных решений этого комплекса, удивительные истории о заключенных и свои мысли о том, почему тюрьма до сих производит такое амбивалентное впечатление.
Для городской среды «Кресты» всегда были объектом амбивалентным. Судя по церкви, выходящей фасадом на набережную и постройкам, виднеющимся из-за бесконечного, в полнабережной, забора, туда непременно нужно попасть, потому что кажется, будто там прячется еще один по-петербургски великолепный архитектурный ансамбль. Но понимание функции этого ансамбля вытесняет подобное желание за пределы сознания, потому что «дай бог, чтобы никогда». И эта амбивалентность — поле для создания бесконечного числа легенд, большая часть которых суть безудержные фантазии, порожденные тайной, склонной обволакивать все непрозрачные конструкты.
Паноптиконы Бентама
Поковыряемся в истории. В 1772 году Речь Посполитую делят между собой Россия, Пруссия и Габсбургская монархия, и значительные земли около Могилева Екатерина II дарит князю Потемкину. Потемкин, выражаясь современным языком, решает создать в городе Кричев индустриальный хаб для обеспечения Херсонской верфи, где, в свою очередь, он намеревается строить Черноморский флот. Хаб этот он решает делать по английскому образцу с привлечением иностранных специалистов, для чего в 1780 году приглашает кораблестроителя (а еще инженера и изобретателя) Сэмюэля Бентама.
Этот Бентам помимо всего прочего придумывает, что заводы нужно строить круглые, чтобы мастер, находясь в центре, видел, чем там занимаются рабочие. А в 1787 году к нему в гости приезжает его младший брат Иеремия, или, по-простому, Джереми. Тоже Бентам. Иеремию Бентама мы знаем как человека эпохи позднего Просвещения: автора теории утилитаризма («наилучшим действием является то, что приносит наибольшее счастье наибольшему числу людей»), борца за ответственность правителей перед своими гражданами, свободу слова, женское равноправие, отделение церкви от государства и прочие знаковые для современной гражданской и политической культуры вещи.
Будучи поклонником рационализма и фанатом естественных наук, он завещал свое тело университету, и поэтому мумия его до сих пор находится на всеобщем обозрении в Университетском колледже Лондона, правда, в восковой маске, чтобы не пугать студентов (ибо голова сохранилась плохо). Сэмюэль делится с младшим братом идеей круглого завода — возможно, так и не построенного, во всяком случае никаких следов до нашего времени не дошло, — и Иеремия в двенадцати письмах к некоему своему другу, прямо из города Кричева, описывает идеальное инспекционное учреждение — паноптикон.
Идея паноптикона, на территории Российской империи возникшая и оформленная в концепцию в Англии, говорят, по масонской линии вернулась в Санкт-Петербург и прижилась в системе исправительных учреждений. Интересно, правда, что рациональный круглый английский паноптикон в православной культуре трансформируется в крест — символ покаяния и очищения.
Российские кресты и римские инсулы
Уже первое здание на 700 мест, спроектированное в 1867 году Владиславом Львовым на месте бывшего винного городка Анны Иоанновны (тогда еще не барной улицы, а просто складов) в плане представляло собой равноконечный крест. Второй крест (Городской арестный дом) построил Николай Леонтьевич Бенуа на Монастырке у Лавры. А превратил эту концепцию в идеальный пенитенциарный ансамбль Антоний Томишко, родившийся в Чехии, но учившийся, живший, да и умерший в России. К слову, острая необходимость в увеличении числа «посадочных» мест была связана не с нагнетанием репрессивного аппарата, а наоборот — с отменой крепостного права, подтолкнувшего миграцию крестьянства в города, что привело к росту количества преступлений, за контроль над которыми теперь отвечал не помещик, владелец крестьянских душ, а государство.
Томишко обращается к краснокирпичному стилю не только по причине моды, или, как пишут некоторые исследователи, из-за «низкой представленности этого стиля в гражданской архитектуре Петербурга», но и из практических соображений: из кирпича было строить дешевле, можно было отрегулировать обжиг и, соответственно, прочность кирпича, который, кстати, возили с одного из кирпичных заводов, располагавшихся чуть выше по течению Невы.
Римские корни архитектуры «Крестов», на которые указывает Никита Игоревич Явейн, прячутся не только в кирпичных купольных конструкциях и в неовизантийском стиле собора, но и в очевидной отсылке осей крестов к римским многоквартирным домам — инсулам, многоэтажкам в среднем в три-четыре этажа (но встречались и шестиэтажные) с небольшими регулярными окнами.
Незаменяемые трубы и побеги в никуда
Всего в ансамбле «Крестов» около 20 зданий, часть из которых была связана между собой переходами или чугунными трапами. Это и административный корпус с церковью (построенной, кстати, не за государственный счет, а на пожертвования), здание с квартирами надзирателей, баня, четыре больничных корпуса, кухня с пекарней. Это была образцовая тюрьма не только потому, что она считалась самой большой в Европе; не только потому, что для измученного чахоткой Петербурга архитектор продумал принцип инсоляции (солнце — ну когда оно вообще есть в этом городе — освещает по мере своего движения все части здания). Но и потому, что Томишко использовал все достижения современной ему инженерии.
Отдельным зданием стояла собственная котельная с электрогенератором: «Кресты» были электрифицированы! Также здесь были центральное отопление, водоснабжение, канализация — все системы автономные и в целом дожили до наших дней пусть и в несколько изношенном, но рабочем состоянии. Бывшие сотрудники «Крестов утверждают», что трубы невозможно поменять, потому что под землей, на глубине полутора метров, заложена сетка для предотвращения подкопов, но архитекторы, знакомые с документацией участка, отрицают такую возможность.
Возможно, легенда о подземной сетке связана с тем, что побегов из «Крестов» действительно было немного. Одним из сбежавших был легендарный бандит Ленька Пантелеев (или, как он подписывался на карточках, которые оставлял на месте преступления, «Леонид Пантелеев, свободный художник-грабитель»). Его не поймали, хотя могли: бежал он не один, а со всей своей бандой, и они сразу пошли отмечать побег в ресторан, где, напившись, устроили драку. Хозяин ресторана вызвал милицию, банду перестреляли, а раненый Пантелеев сбежал. Но прожил он после побега недолго. Его застрелили при облаве на бордель в 1923 году.
Есть еще курьезная история про некоего заключенного Волкова, который довольно продолжительное время разбирал стену, разобрал, сбежал через лаз, пошел в баню и там встретил сотрудника СИЗО, который отвел его обратно в тюрьму. А еще один заключенный так красиво подделал документы, что беспрепятственно покинул тюрьму, но, походив по городу, понял, что идти ему некуда и… вернулся.
Камера для архитектора и госпремия за водопровод
Главная легенда «Крестов» — история про тысячную камеру. Часто рассказывают, что в «Крестах» 999 камер, а в тысячной замурован сам архитектор Томишко, чья могила, действительно, утрачена. Якобы Томишко сказал Александру III: «Я для вас тюрьму построил». А император ответил: «Не для меня, а для себя» — и замуровал архитектора в тысячной камере.
Но, во-первых, камер в «Крестах» было спроектировано всего 960. А во-вторых, Антоний Томишко не только не закончил свои дни при Александре III, но и стал, по слухам, одним из любимых архитекторов следующего императора — Николая II. Во всяком случае, заказами Томишко обделен не был — перестраивал, в частности, уже в 1890-е для Николая Нижнюю дачу в Петергофе и умер в 1900 году на строительстве великокняжеской усыпальницы при Петропавловском соборе.
Есть еще легенда об артисте Георгии Жженове, который был репрессирован и сидел в «Крестах» в 1938 - 1939 гг. — перед тем, как отправиться этапом на Колыму. Якобы полученную в 1975 году Государственную премию РФ он передал в «Кресты» для установки водопровода в камерах. К сожалению, скорее всего, это тоже всего лишь легенда, потому что работы по дополнительному проведению водопровода архитектурный анализ не выдает.
Скорбь по скорби
Кресты строились как тюрьма краткосрочного содержания, и тюрьма уголовная, а не политическая. Но в предреволюционной турбулентности здесь стали появляться и политические заключенные. Одним из таких стал Владимир Дмитриевич Набоков — отец писателя, попавший в «Кресты» в 1908 году на три месяца за подписание «Выборгского воззвания». Судя по его письмам жене, он вполне доволен жизнью, заказывает себе tub (походную ванну), воротнички от Трахтенберга и носовые платки с монограммой, планирует поездку в Европу, жалуется, что из библиотеки нельзя брать больше трех книг.
Ужас горожанам «Кресты» начинают внушать в годы сталинского террора. Вербализованный Ахматовой «широкий покров из бедных у них же подслушанных слов» определил феноменологию здания на долгие годы вперед — даже в девяностые, когда камеры были переполнены вполне криминальными элементами, здание внушало не чувство опасности, а скорбь.
Удивительно, что эту скорбь никак не получается откопать в себе, когда попадаешь на территорию опустевших «Крестов». Даже оставшиеся артефакты тюремного быта — журнал про права заключенных, режим дня, кем-то грубо выпиленный из дерева самолетик, забытый в камере, правила пользования оружием — выглядят как стаффаж римской инсулы, где почему-то снимали «Улицы разбитых фонарей». Лишенное тайны здание превращается в чистую архитектуру — она здесь доминирует, наблюдает за тобой, ждет своей новой судьбы.
Новое крещение «Крестов»
А вопрос новой судьбы совсем не праздный. Международный опыт превращения тюрем в гостиницы нельзя назвать сверхуспешным — бизнес это трудный, и не только в силу исторической специфики, но и архитектурных особенностей. Работать в паноптиконе можно и, наверное, удобно, а вот жить — даже малое количество дней, — вероятно, можно позволить себе только в качестве аттракциона.
В любом опросе жителей Петербурга по поводу новой функции когда-то слепых зон побеждают либо территория отдыха (по возможности парк), либо музей. В то же время в городе уже существует больше 250 музеев, из которых в активном режиме мы используем примерно десять, и есть большие сомнения, что городу нужен на балансе еще один. Зато совершенно нет пространств со смешанной образовательно-рабоче-рекреационной функцией. Никита Игоревич Явейн, размышляя о новой функции места, фантазирует здесь IT кампус (при условии перестройки части более поздних зданий в общественные пространства с открытыми площадями) — эта идея кажется здравой, тем более, что она позволит сохранить фасады и структуру, остаться в формате щадящей реконструкции. И если понятно, что внутри здания любая смена функции потребует некоторых (довольно серьезных) переделок, то фасады — благодаря кирпичу с дополнительным обжигом — находятся в превосходном состоянии и требуют разве что чистки.
Кстати, потом, когда реплики «Крестов» начнут появляться и в других городах Российской империи, уже не будут делать ни стены такой толщины, ни суперкрепкий кирпич — ибо в процессе строительства стало понятно, что процесс можно удешевить без потери в качестве.
Но что бы ни появилось на месте бывшей тюрьмы, самое важное для Петербурга — шанс, что будет залатана прореха на самой центральной части городской ткани. Ведь мы знаем: что бы ни говорили градостроители, главный проспект Петербурга — это Нева.
